Пограничное состояние (по В. Гиляровскому) – расстройство, вызванное психическими травмами. Занимает промежуточное место между психическим здоровьем и психическим заболеванием.
Выставляя границы, нужно не забывать о двух последствиях: будь готов, что твои границы будут нарушать; возможно, ты захочешь нарушить их сам.
…Он попытался передернуть затвор «ТТ», но заклинило патрон. Рядом в лужи крови хрипел охранник. Китайская подделка. Хорошо еще, что пистолет не разорвало. Надо было брать ПМ, у него хоть и меньше убойная сила, зато в помещении работать удобнее. А Осман – гад, говорил, что отвечает за качество плетки, уверял, что на пару обойм хватит, и лишь потом начнет «плеваться» свинцом по ниспадающей траектории. Лучше бы «плевался», так хоть видимость угрозы создать можно. А заклинивший ствол только курам на смех. Хотя работу на пятьдесят процентов он уже сделал – лохи лежат мордами в пол, только одна дамочка тихо повизгивает. Остальная половина удачи – на отход, тут уж как повезет; пятьдесят процентов – огромный риск, иллюзий себе он не строил… Максим сел на кровати. Воздух вокруг дрожал туманом, сумрак комнаты делал границы вещей и предметов размытыми. В светлом проеме окна на фоне внутренней тьмы четко вырисовывалась архитектура зданий напротив, влажно блестели деревья в лучах желтых фонарей. Какой Осман, какой «ТТ»? Максим, через оцепенение сна, еще не понимал, что абсурдней – сюрреализм сновиденья или встретившая его привычная реальность. Он нащупал пальцами ног тапочки и включил настольную лампу. Стрелки настенных часов подсказывали, что провалился он минут на двадцать. Поправив чуть смятый плед и выключив лампу, Максим, потягиваясь, направился к двери. Тело хорошо помнило дорогу, темнота не мешала обходить препятствия на пути в виде мебели и вещей. Мелькнула мысль про крыс, которые всегда выбирают ту дорогу, по которой уже ходили. Если поместить крысу в дальнем углу большой комнаты с единственным выходом и позвать, а когда она прибежит, отнести обратно и снова позвать, то она опять побежит точно по своим следам, по запаху, который оставляла. В голове всплыла передача телеканала Культура, где ученые датчиками проверяли траекторию движения грызунов. Правда, не каждая крыса пойдет, если позвать… Поток странных мыслей оборвался вместе с открывающейся навстречу дверью и с появившемся из света силуэтом «Кемеровского». — Я за тобой, пошли, все собрались уже. – Он развернулся и поспешил вперед, десять шагов по узкому коридору, потом направо и вниз по деревянной лестнице. — Спасибо Саш, — бросил вдогонку Максим и завернул в соседнюю дверь туалетной комнаты, умылся холодной водой и посмотрел на себя в зеркало. Усталые серые глаза, темные тона одежды, густые черные волосы, резкие скулы. Правильный нос не дотянул до греческого, но и не напоминал армянский. Повторный водопад брызг окончательно привел в чувство, он вспомнил, о чем думал последние дни, натянуто улыбнулся отражению и, спеша, последовал привычным путем на первый этаж. Створки дверей в зал были прикрыты, но за яркими прямоугольниками желтых рифленых стекол смутно угадывались движения присутствующих. Слышался смех и шум двигающихся стульев. Он вошел, сел на один из свободных, чуть передвинув его, избрав более удобную позицию и перспективу осмотра окружающих людей. Обычно он садился так, чтобы в периферию его зрения попадали оба больших окна, одно напротив дверей, другое по правую стену. В голове пронеслось, что до тридцати процентов теплопотерь комнаты приходится на оконные проемы, стекла. Сегодня он сел напротив входа, напротив стула, где седела ОНА. Кратчайшее расстояние по прямой до ЕЕ глаз. — Друзья, давайте успокоимся и вспомним правила. – Всегда чему-то радующийся Дима с кровожадностью гиены принялся за любимое занятие. – Сегодня, как обычно, я послужу вам фэйсолитейтером, или говоря по-русски, ведущим. И уберите, пожалуйста, лишний стул – Марина отпросилась, плохо себя чувствует. Конечно, девушкам удобно, подумал Максим, всегда можно сослаться на ПМС. Можно наврать, взять отпуск. Кто проверять будет, дни считать? В некоторых крупных компаниях, с упором на «Тим Билдинг», девушкам дополнительные выходные дают, один-два в месяц. Вот там менеджер по персоналу считает, наверно. Представляю, как Дима говорит Марине: нет мол, извините, но у вас в этом месяце уже было, двенадцать дней назад, так что придется вам поработать как все. Кстати, не удивлюсь, если Дима втихую считает, просто Марина ему сегодня не нужна. Да и не подъедешь к ней так просто. Марина в 19 лет попала фельдшером в Чечню, по армейской части во Второй компании. Через полгода подорвалась на мине. Они на бронетранспортере возвращались в аул, где был госпиталь, по той же дороге, по которой ехали полчаса назад, и нарвались, на только что заложенный фугас. В результате — два «груза 200» и она, пролежавшая потом год в госпитале Бурденко. Ей дали орден мужества, какую-то медаль и пенсию – набор, который обычно дают посмертно. Саша «Кемеровский» решительно убрал лишний стул, круг сомкнулся, пожрав свободное место, а Дима продолжил: — Итак, каковы правила? Повисла обычная пауза, каждый думал о своем. — Главное правило – перед началом, каждый раз объявлять правила, – улыбнулась Кристина, – Зачем, мы же их все наизусть знаем? Кристине еще не было восемнадцати, она была не по годам умна, воспитана, в ней чувствовалась хорошая кровь. Максим периодически забывал, что общается с малолеткой, поддаваясь ее такту и взрослому поведению, и вспоминал об этом, только когда Крис, со своей возрастной непосредственностью, совершала настолько детские поступки, что у Максима возникало чувство, будто его обманули. – Да, можно и так сказать, мы их знаем, – задумался Дима. – Но объявлять правила надо обязательно. У нас разрешено все, что не запрещено. А я должен смотреть за соблюдением этих правил и пресекать тех, кто пытается их нарушить. Если мы не озвучим правило «не драться», то физическое насилие придется рассматривать в рамках принятой морали. Наши правила и становятся моралью, которую выбирает наша социальная группа. Что еще, кроме «не драться»? – Дима, ты такой умный, – сверкнула глазами Кристина, сделав ему заслуженный комплемент. Дима действительно был умен и последователен в суждениях. Он учился на социального психолога, работал по профессии, дополнительно занимался провокационной психотерапией. Единственная область, которая вызывала у Димы несоответствия в голове, по мнению Максима, была психология межличностных отношений, психология семьи, точнее, женская психология. Тут он путался. Путался сразу в двух женщинах, выбирая из двух зол, и ему это нравилось и льстило. Дима, как практикующий психолог, постоянно ставил эксперименты над всеми интересными ему окружающими людьми. На своих девушках он тренировался безжалостно. И очень часто заигрывался на столько, что сам попадал в сложные ситуации. – Ну, давайте, просыпайтесь. Максим посмотрел в окно, слушая в пол-уха и созерцая детали привычного пейзажа. Ему пришлось отвернуться в сторону, абстрагируясь от этих людей в пользу вечернего пейзажа. Начинался мелкий дождь, водяной пылью ласкавший оконные стекла. – А может, без правил? – сказала ОНА. – Кроме «не драться» и «не плеваться», естественно. Или все внешние правила можно объединять под лозунгом: «не унижать личное достоинство». – Что-то ты сегодня как-то противоречиво настроена, Лера. Тебе хочется беспредела, но так, чтоб достоинство не унижать? Вообще, унизить личное достоинство нельзя, если человек сам не позволит тебе этого. Это как нельзя обидеть того, кто не обижается, или победить того, кто не признает себя побежденным. – Куда-то ты загнул опять, Дима. Смотри, главное, чтоб тебя другие не признали обиженным и побежденным, можем устроить. – Лера никогда не сдавалась без боя, но Максиму показалось, что настроена Лера скорее игриво, чем воинственно. – «Не оцениваем других», «говорим про себя, о своем опыте и от своего имени», «не ругаемся матом», «не говорим о тех, кого здесь нет», – по очереди начали говорить братья близнецы, Виталик и Слава, сидевшие по правую сторону от Максима. Они были так похожи друг на друга, что окружающие переставали их путать, лишь вникая в мелкие детали их поведения, которые, естественно, отличались. Судьбы братьев были переплетены, и даже когда жизнь разводила их в разные стороны, они встречались в общих, знаковых точках. Оба поступили в Высшую Школу Милиции, и до окончания ВУЗа они всегда были вместе. Оба долго и успешно занимались боксом, выступали за ВУЗ. Виталик пошел работать по специальности и дошел до начальника районного ОБНОНа, стал баловаться на работе кокаином, потом подсел на героин. Удобный был мент. Слава уехал работать в Германию и начал употреблять наркотики там. Когда они приехали на реабилитацию, оба говорили о себе и о своем личном опыте, используя местоимение «мы». Это было необычно и очень забавно. Максим видел в этом «мы» проявление кровных уз. И почему-то представлял себе мать, тоже говорящую о своем малолетнем ребенке «мы». Типа: «Мы в этом году в садик пойдем”, или «У нас вчера весь день стул был жидкий». Максим был уверен, что близнецы не смогут жить по отдельности, если погибнет один из них. Возможно, они тоже чувствовали это, поэтому всячески берегли друг друга. – «Не говорим о тех, кого здесь нет». Как о покойниках, о них тоже плохо не говорят, – негромко сострил Максим. – «Конфиденциальность», – добавил он громче с кривой улыбкой. Правило «Конфиденциальность» предусматривало, что высказываемые личные проблемы не будут выноситься в социум, что все тайны остаются в «группе» и не выходят из нее. На самом деле, это основное правило психотерапии в реабилитационном Центре не работало, так как помимо занятий групповой терапии участники здесь еще жили, общались и работали. А потому обсуждение проблем, озвученных на «группе», часто плавно перемещалось в курилку, где обсуждение могло носить более интенсивный или драматический характер, а многие правила Центра забывались или игнорировались. До драк, конечно, доходило редко, но словесное карате использовалось довольно серьезно. Максим знал, что обычно участники групповой терапии вообще не общаются вне группы, это – очередное правило. Центр, где пациенты постоянно находились вместе, конечно, не был концлагерем с непрестанной борьбой за квадратные сантиметры жизненного пространства. Условия и быт находились на высоком уровне, внешне Центр выглядел интеллигентно и серьезно. Внутри же это был организм, подобный муравейнику, с общим разумом, постоянно озабоченный своими житейскими проблемами. По сути, все это напоминало передачу «Дом-2», но с одной принципиальной разницей. На телевидении участники пытались добиться успеха в медийном пространстве, скрывая конкуренцию под маской межличностных отношений. А в Центр приходили искать новую жизнь без алкоголя и наркотиков. В остальном все было одинаково. Однако, об этой «новой жизни» никто представления не имел. Думали, получу ее, вот тогда-то все и начнется. Наверное, так же радужно думают участники «Дом-2» о своей жизни после проекта. Но в трезвости, начинались лишь другие, ранее неизвестные проблемы и трудности. А отсутствие опыта делало их жутко болезненными. Страх все потерять и вновь вернуться к прошлой бессмысленной жизни окрашивал эти трудности в зловещие цвета. А еще оказывалось, что никто не представлял себе, что такое Реабилитационный Центр. Конечно, у каждого до попадания сюда были какие-то образы и представления этого места, но они разбились вдребезги о суровую и безжалостную реальность. В акте помещения человека в замкнутое пространство прослеживалась так хорошо знакомая русским людям уголовная романтика. А то, что в этом концентрированном пространстве постоянно сталкиваются многочисленные человеческие проблемы и страдания, навевало воспоминание о нео-буддизме. В русской душе, наверно поэтому, не прижился англосаксонский психоанализ. У нас в России, в каждой семье уже присутствует, по умолчанию, такой психоаналитик. Обычно это родственник, которому «под водочку» можно поведать самые сокровенные тайны или «слить чернуху». – «Не выходим», – подытожил правила «Кемеровский». – Хорошо. Если других правил не будет, давайте пройдемся по чувствам, – сказал Дима после повисшей паузы. – Интерес и дружелюбие, – провозгласил он и посмотрел на сидящую по левую руку Леру, она была следующая по очереди. Правила психотерапии предусматривали оглашение каждым участником своих чувств и ощущений, в начале и в конце «группы». Это позволяло четче увидеть изменения собственного состояния и состояния оппонентов, вычислить, насколько была интересна или безразлична присутствующим выносимая на обсуждение проблема. Психотерапия группы вообще напоминала живое существо, питавшиеся чувствами, и чем сильнее были потрясения в ней, тем интересней и ярче группа жила. – У меня смешанные чувства, интерес и одновременно тревога, не знаю, как объяснить, – спокойно проговорила Лера и улыбнулась глазами. Чувства вообще были основной составляющей «группы». Правила не предусматривали прямое комментирование чьих-либо высказываний, но при этом позволяли говорить о тех чувствах, которые вызывают чужие истории и реплики. И о том, как бы поступил в данной ситуации комментатор, если бы это произошло с ним. Англо-саксонские хитрости. Следующий по кругу был Саша «Кемеровский», сосед Максима по комнате, парень с двумя высшими образованиями и обостренным чувством справедливости. Он был сыном богатых и влиятельных родителей, которые с детства ни в чем ему не отказывали, и до сих пор жил за их счет. Это был типичный представитель «зачеркнутого поколения» детей элиты. В нем присутствовала инфантильность, но в тоже время он мог позволить себе говорить то, что думает, невзирая на лица. Чувствовалось, что у него есть поддержка в виде административного ресурса, и финансовое плечо. Часто он отстаивал позицию слабой стороны, именно из-за слабости последней. В нем, несомненно, присутствовало определенное благородство. – Спокойствие и уверенность, – Саша поправил набок длинную челку волос, обнажив прятавшийся на виске уродливый шрам. Максим знал, что «Кемеровскому» в лоб вставили газовый пистолет, и Саша сказал «стреляй»; человек выстрелил, Саше собрали лицо косметологи, но шрам остался. Максиму передались его спокойствие и уверенность, наверно, из-за этого отпечатка безумной смелости. – Безразличие, сарказм, цинизм и спать хочется, – это был Лева. Человек он был не злой и в принципе безобидный, если бы не его неприязненное отношение к людям, как к дебилам и идиотам. Так он относился к человечеству как к виду и не скрывал этого, конечно, делая редкие исключения. В исключениях же он был постоянен, поэтому нравился серьезно настроенным женщинам. Например, хотя ему было уже за тридцать, как и большинству присутствующих, он продолжал слушать Гражданскую Оборону и Янку Дягилеву, и они были несгибаемыми для него авторитетами честности, пожизненно и безапелляционно. Максим слушал эту музыку лет в шестнадцать, и хотя оценивал вклад данных музыкантов в некоммерческую сцену и в формирование своих собственных музыкальных и поэтических предпочтений, такое старье включал редко, было скучно слушать. Да и дискурс «героев того времени» совершенно потерял актуальность в настоящем. Сегодня, в их поэзии слышалось лишь «тлетворное влияние запада». В Леве принципиальность и беспринципность существовали на равных, он был способен и на подлость, и на подвиг. А безразличие, сарказм и цинизм были его вечными спутниками, о чем он всегда напоминал окружающим. Следующим сидел Дима «Малой» – «Малой», чтобы не путать с тезками. Это был девятнадцатилетний малолетка, совершенно высушивший себе мозги кодеиновыми таблетками. Его уникальностью была глупость, с отсутствием надежд на изменение к лучшему. Он, в отличие от остальных, обратился за помощью в Центр не сам, мама привела. Мама, как это часто бывает, мотивировала сына покупкой новой машины, если он выдержит полный курс реабилитации – шесть месяцев. Мама полагала, что время что-то значит, когда речь идет об изменении человека. Максим подумал об испанской поговорке, что «со временем только хамон становиться лучше». И о том, что все присутствующие понимают, что выздоровление «Малова» бессмысленно, пока он не упадет на самое дно, где не будет мамы, а единственными мотивациями станут выживание или страх тюрьмы. На этом дне вообще ни будет никого, только полное одиночество, и лишь тогда он сам захочет изменить свою жизнь. Или не захочет, и это будет его последний выбор в жизни. Схема Джилиннека. А сам «Малой» думал лишь о таблетках, в этом Максим не сомневался. Два дня назад «Малой» пытался убежать, пока все завтракали. Он забрал с собой не только сумку с вещами, но и прихватил пакет с «мамиными» печеньями и конфетами. Все остальное в плане побега было выполнено не профессионально. Вместо того чтобы перелезть через забор и отсидеться где-нибудь в кустах, пока его не перестанут искать, «Малой» пошел к трассе по единственной дороге, где его и встретил ехавший с утра в Центр директор Иваныч. Тот по-отцовски схомутал парня, внимательно выслушал и поговорил с ним. Иваныч, для всех в центре был ключевой фигурой. Нельзя сказать, что на него молились, скорее он молился за всех. А когда за тебя искренне молятся, это действует красноречивее любых объяснений и обещаний. Ну а по поводу «Малого», Максим решил, что тот хотел подсознательно, чтобы его поймали, обращал на себя таким образом внимание. Он был слишком нелюдим, ни с кем толком не общался, не имел общих интересов. Все остальные были уверены, что «Малой» просто безмозглый. После неудачного побега по факту происшествия была собрана внеплановая «группа», и в наказание за проступок «Малого» посадили до вечера в подвал, куда девочки просовывали ему под дверь его же конфеты и сигареты со спичками. Подвал был местью коллектива за гадкий поступок по выносу с центра сладостей, дефицит которых всегда ощущался в «большой семье». Так групповое сознание корректировало, вышедшего за рамки «принятой морали», индивида. Вечером его выпустили при условии, что он будет неделю носить табличку, как наказание за нарушение режима. Над текстом таблички совместно трудились Максим, как копирайтер и технический директор, и малолетка Крис, как группа поддержки. Табличка вышла двусторонней и страшной, от нее так и веяло карательной операцией СС. На животе было выведено «от себя не убежишь», на спине ҉Partizanen҉ в окружении буддийских свастик. Вот и сейчас «Малой» теребил табличку на груди, машинально стирая заглавную букву Р. Табличка с изменением слова на art-i-zanen из знака позора превращалось в концептуальный флешмоб. Но сам «Малой» об этом не знал, и когда настал его черед, с безразличием сказал: «Спокойствие, уверенность», соврал — как всегда, впрочем. Ни спокойствие, ни тем более уверенность не отражались в его маленьких пустых глазках. Он был из тех, кто никогда не говорил о своих проблемах и не участвовал в обсуждении чужих; он не помогал другим и сам отказывался от помощи. Это говорило о том, что проблем у него куча. Следующим по кругу был Максим. Он замер, всматриваясь пустым взглядом в рисунок окна, а через него – в себя, прислушиваясь к своим ощущениям, вибрациям тела. – Я чувствую возбуждение и страх, мандраж какой-то. Все присутствующие с разной степенью интереса посмотрели на него. Подобные чувства были сигналом, визитной карточкой нестабильности клиента. Далее высказались братья, они оба были в позитивном настроении. Потом озвучивал чувства Вася, сорокалетний профессиональный сиделец, отдавший лагерям лет пятнадцать. Он был прост и честен в общении, его любили за непосредственность и уважали за принципиальность. Но строгий режим оставил на нем неизгладимый отпечаток, и иногда за милой улыбкой показывались острые акульи зубы. Он жил в небольшом городе, где его все знали, у него были красивая жена и двое детей. Вася приехал на центр по проекту, на 28 дней, бесплатно. Проекты писались разными общественными организациями и социальными службами в организации-«доноры», как украинские, так и европейские, которые, в свою очередь, спонсировались в основном из Глобального Фонда Борьбы со СПИДом. Максим догадывался, что это были ЦРУшные денежные потоки, и цели такого финансирования выходили за рамки просто социальной деятельности и помощи «нищим духом». Так же Максим знал, что в Россию Глобальный Фонд не пускают, возможно, из-за пересечения его целей с интересами российских спецслужб. Впоследствии, «майданные» настроения на Украине, только подтвердили эти догадки. А срок в 28 дней был обязательным минимум реабилитации в США и Европе и корнями уходил в Программу Анонимных Алкоголиков. «Реабилитационный Центр для химически зависимых» вообще был странным местом, где собирались люди из совершенно разных и иногда не пересекающихся в обычной жизни социальных прослоек. Здесь могли встретиться избалованные деньгами и возможностями дети олигархов и выходцы из семей алкоголиков, профессиональные уголовники и авантюристы-одиночки, утонувшие в скуке бизнесмены и заблудившиеся оккультисты. Объединяла всех этих людей всего лишь одна проблема – зависимость. И невозможность решить эту судьбоносную проблему самостоятельно, без помощи таких же духовных калек. Реабилитация – восстановление в правах, а ее цель – научиться жить осознано. Либо не научиться и умереть. – У меня депрессия и жалость к себе, состояние такое, что хочется собрать вещи и уехать к черту! – Было видно, что слова правды дались Васе с большим трудом, лоб его вспотел, по рукам начали бегать мурашки. Теперь все посмотрели на Васю. Максиму очень хотелось начать разговор о своей проблеме, но он понял, что Вася своим заявление вырвал эстафету общего повышенного интереса себе. И Максим смиренно решил, что если за отведенное время психотерапии к его персоне не вернутся, он закроется и замолчит. Хотя бы на время. Значит, так надо. Сидевший следующим Ярослав с деланной серьезностью посмотрел на Васю и сказал «интерес». Он, так же как и Дима, был консультантом Центра. Такой же, как все, зависимый, но решивший посвятить свою жизнь и работу помощи другим. Он был лыс и кругл, несколько льстивая манера общения делала его похожим на кота. Но при этом он был умен и хитер, и не так прост, как это казалось на первый взгляд. И еще он имел самый большой срок трезвости – более четырех лет, даже сигарет не курил. Он был очень непрост, потому что стабилен и устойчив в пути. Заканчивала круг улыбающаяся Кристина, любопытством и дружелюбием. – Тогда добро пожаловать высказываться. – Дима, сосредоточенно размышляя, наклонился вперед, опустив локти на колени и сцепив руки в замок. На его открытых запястьях звякнули дешевые «фенички», тонкие пальцы сверкнули двумя странными серебряными кольцами. Дима ждал реакции группы, проверяя ее работоспособность сегодня. Тут все начали не спеша задавать Васе вопросы о том, что он чувствует, как это проявляется на физическом уровне, на уровне тела. Начали потихоньку помогать Васе разбираться в причинах этого состояния, в последствиях Васиных решений. «Группа» работала, группа оказывала помощь. Максим слушал в пол-уха. Он понимал, как могут быть важны рабочие процессы психотерапии. От человека поступала заявка, имеющая подтекст: «помогите, со мной что-то происходит, но я не знаю, что делать». Состояния и чувства, которые начинали проявляться у него после прекращения приема «химии», были новы и необычны, и чаще неприятны. А все новое всегда вызывает страх из-за отсутствия моделей поведения, из-за недостатка опыта. Каждый в «группе» примерял проблему на себя, говорил о своих ощущениях и иногда о решении выхода из кризиса. А заявитель мог примерять на себя чужое мнение, видеть проблему чужими глазами и с разных сторон. Выходить за рамки собственных туннельных взглядов, из своей плоскости мышления в более объемные измерения реальности. Точнее, виденье проблем и решений становилось объемным, так, в общем, и работает групповое сознание. И конечно, Максим понимал, что «группа» – это еще и инструмент психоэнергетического обмена людей. Человеку бывает необходимо не просто высказаться, ему надо избавиться от негатива или раздражения, выплеснуть его со словами, выбросить на других. Облегчение наступало не только у тех, кто говорил, но и у тех, кто слушал и искренне хотел помочь. Но Максим так же помнил случи, когда, наслушавшись чужих соплей, ему становилось противно от людской слабости. «Группа» работала, а Максим плавал где-то в окне, в своих мыслеобразах. Пробуждение от сна разочаровало его, он чувствовал себя погано и даже не пытался оправдать свое состояние внешними обстоятельствами. Мысли, которые роились в его голове все последние дни, отобрали слишком много энергии. Он ощущал себя вымотанным и разбитым. Ощущение предстоящего выбора сковывало его, и при этом он знал, что какое бы решение не принял, все пути будут сопряжены с болью. Серьезное решение требует больших сил, а он не находил их. Нечто подобное Максим пережил не так давно, дней пять назад, когда, проснувшись, нашел грамм героина. Ассоциации на чувственном уровне незаметно унесли Максима к прошлым переживаниям, и он, забравшись в лодку своей памяти, поплыл по мутным водам воспоминаний и ощущений. Проснувшись в тот странный и такой же дождливый день, как обычно в восемь, он спустился вниз, где жаворонок «Кемеровский» уже готовил на плите кофе в литровой металлической кружке. Максим, естественно, входил в число участников утреннего ритуала, и он присел на высокий «барный» стул в ожидании бодро пахнущего горячего напитка, сонно натягивая на тело растянутый «свишот». Он запутался в долгих рукавах, и когда левая рука прорвалась на свободу, нечто выпало на пол. Народ, толпившийся с утра на кухне в доме, что-то балаболил, и седевшая с чашкой чая на низком диванчике Марина заметила, что «из Максима что-то сыпется». Максим с кривой улыбкой раздражения пропустил остроту мимо ушей, его взгляд был прикован к выпавшему предмету. Он резко наклонился, подхватил с пола небольшой сверток, размером с рублевую монету, выпрямился и зажал его в кулаке. Никто не обратил на это внимание, а кто обратил – не придал значению этой мелочи. У Максима бешено забилось сердце. Он сразу все понял и теперь старался нормализовать дыхание, делая равные по длине вдохи и выдохи через нос. Можно сказать – применял пранаяму на практике. Он сразу узнал этот сверток, полиэтилен едкого желтого цвета. Он сам его фасовал, знал, что там внутри и сколько, не понимал только, как тот оказался в рукаве, откуда? Он посмотрел на отвисшие рукава кофты и увидел, что левый манжет отогнут, а правый подогнут. Понятно, что наркотик лежал там, не ясно только, как он выдержал несколько месяцев стирок в машинке. Максим аккуратно отвернулся к стене и поднес к глазам то, что лежало у него в руке. Он повертел в пальцах сверток, ощущая каменную твердость содержимого – спрессованный перегрузками стиральной машины комок в неповрежденном целлофане. Из нелепости происходящего Максима вывел «Кемеровский», плеснувший ему кофе в чашку. – Это тебе, братик. – Саша был бодр и светел. – А Леры нет, правильно? – он подразумевал вопросом, оставлять ли на нее кофе. – Да, она уехала утром, ей с адвокатом встречаться в десять. После обеда должна вернуться. Спасибо за кофе, Саш. «Кемеровский» удовлетворенно качнулся в качестве поклона в такт Depeche Mode (утром он любил слушать последний альбом этой команды) и разлил остатки кофе по стоящим перед ним чашкам. У Максима перед глазами всплывали картинки из клипа «Wrong», в душе серыми тучами поочередно носились переживания страха и ненависти. В руке пульсировал атрибут чувственного удовольствия, пульсировала смерть. Максим засунул содержимое вспотевшей руки в карман, осел на стул и хлебнул отрезвляющий напиток. В тот день они с «Кемеровским» должны были дежурить в столовой, мыть посуду и готовить еду. Столовая – отдельно стоящее здание – находилась неподалёку от дома, и Максим не помнил, как очутился там. В забытьи, поставив остывающий кофе на длинный деревянный стол, он набрал кастрюлю воды и включил газ. Но думал, уже спокойно и взвешенно, что делать со свертком? Его одолевали демоны, нашептывавшие зайти в туалет и вынюхать часть порошка, или украсть в офисе незаметно шприц и сделать инъекцию. Были даже бесы, которые предлагали поделиться с другими, он понимал, что «чистым» от наркотиков много не надо, хватит и на пятерых. За большими окнами тихо плакал дождь, и Максим вдруг понял, что это добрый знак, и что все будет хорошо. Он трезво сознавал, что окружающие сразу поймут, что он под кайфом, скрыть это невозможно. Придется сознаться, да и медицинские тесты не обманешь. Но главное, когда Лера приедет в центр, он не сможет посмотреть ей в глаза, это будет предательство ее как друга, предательство тех чувств, что он ей обещал, чувств, которые к ней испытывал. Именно Лера разбудила в нем голос совести тогда. Да, он думал не о том, что белый кусок в кармане собьет его с шаткого пути, по которому он начал двигаться; он думал не о смерти, как последствии неверного выбора, не о предательстве себя и не о предательстве бога, которому посвящал свои жертвы; он не думал даже о родителях, которые уже выплакали о нем все слезы и только сейчас получили слабую надежду. Он думал, что не сможет выдержать ее взгляд, даже если она простит. А уж предложить ей частичку небытия он не сможет тем более. В тот момент Лера его спасла. С шумом, в столовую вошел «Папа», земляк из Ясенево, тоже работающий на центре консультантом, оставшийся помогать другим после прохождения собственного курса реабилитации. «Папа», со своим уже начавшимся формироваться брюшком, вечно острил и цинично подкалывал окружающих – сказывался долгий опыт употребления, опыт вообще и испанская тюрьма, из которой его, в конце концов, депортировали на родину. Его манера общения обычно веселила окружающих, всех, кроме тех, на кого были направлены его остроты. И не дай бог человеку показать, что шутки его задевают, – «Папа» впивался в него с жадностью вампира. Впрочем, он был отличным собеседником с тонким юмором. А умение держаться и ум внушали серьезное отношение к его персоне. Вот и сейчас он начал о чем-то тараторить с веселым «Кемеровским», зорко улыбаясь Максиму глазами. Максим понял, что надо действовать, момент был как с первым поцелуем, главное начать, а тело потом само додумает и доделает. – Парни, смотрите, что я нашел, – сказал Максим голосом, удивительно незнакомым и дерганым. Он нервно начал развязывать полиэтилен, рвать, когда пленка не поддалась. Подошедшие увидели в его пальцах белый порошок, и через секунду Максим сбросил вывалившийся из рук камень в бездну сливного отверстия раковины. Тот звонко ударился о мрак, и Максим включил напор воды, смывший наркотик в небытие. – Это героин, попробуй, – и он сунул желтую обертку, покрытую белым налетом, к лицу «Папы».