Интермальчик

Миша заскочил в долгожданную прохладу, с силой оттянув на себя дверь подъезда. Её пружина жалобно скрипнула на пределе растяжения, и дверь с шумом захлопнулась за его спиной, разметав скопившейся по углам тополиный пух, густо покрывающий всю лестничную клетку предбанника и первого этажа. Он вытер тыльной стороной ладони скользкий от пота лоб и стал подниматься наверх, по холодным темным ступеням.

Лифта на первом этаже не оказалось. Он ткнул пальцем круглую выпуклую кнопку, которая загорелась красным ядовитым цветом, но, увидев сквозь сетку лифтовой шахты противовес, с грохотом начинающий свое движение вверх, решил не дожидаться медленной тяжелой кабины и пошел пешком. Старый сталинский подъезд никогда не нагревался изнутри, даже в такую жару как сегодня, и подниматься до четвертого этажа пешком было приятно.

Наверху раздались чьи-то негромкие голоса и смех. Миша с интересом прислушался, тихо ступая по затертым ступеням. Между вторым и третьем этажами, у широченного окна отирались три неформала из их района. С одним из них, в круглых черных очках и майке с фотографией Егора Летова, он, проходя, поздоровался за руку, другим небрежно кивнул. Ребят этих он знал ещё по школе, они были на пару лет моложе, и им не надо было тащиться в такую жару в институт, сдавать чертов курсовой. Им вообще ничего не надо было, они росли бездельниками, ходили на концерты панков и курили анашу в подъездах. Поэтому все стены, начиная со второго этажа, покрывали чёрные отметены запятых, оставленные докуренными до основания и затушенными о них папиросами с травой. В этом проявлялась мальчишеская бравада, малолетки как бы подчеркивали, что им можно запретное, и делали такие отметины, как снайперы зарубки на прикладе, убив очередного врага. Они даже и говорили так: «пошли убьёмся», когда собирались раскурить очередной косяк. Судя по терпкому запаху на лестничной клетке и блестящим глазам подростков, они только что поставили на стену очередную в своей жизни отметину – подпись нигилизма.

В квартире было не так прохладно, как в подъезде, во вторую половину дня проклятое солнце нагревало её, а занавески и открытые настежь окна не спасали от летнего зноя.

Как только он захлопнул входную дверь, назойливо затренькал телефон. Миша, не развязывая, скинул кеды, поддев мысками пятки, и, не надевая тапок, пропорхнул по коридору к журнальному столику, снял тяжелую эбонитовую трубку и устало выдохнул:

— Алло.

— Миха, здорово, че делаешь?

— Да только пришел, в институт ездил. Достал меня этот курсовой, а «препод» – гнида. Мне иногда кажется, что когда диплом получу, встречу его вечером и наваляю. Второй семестр кровь пьет!

На той стороне провода был Антон, единственный и настоящий друг, к тому же сосед, из дома напротив. Они были погодки, хотя и учились в разных школах: Миша – в обычной, а Антон в специальной, английской, в соседнем микрорайоне. То, что Антон изучал английский язык со второго класса, а не с четвертого как все, возможно, было случайностью. Но теперь, когда его мать собиралась выйти замуж за американца и навсегда уехать с сыном в далекую Америку, Антон утверждал, что это – судьба.

— Да никому ты не наваляешь, — рассмеялся Антон, — ты чего делаешь сегодня?

— Ничего не охота делать, если честно. Пойду постою под душем и буду валяться с учебником, пока не засну.