Лера как то рассказывала, что она, чтобы не думать, когда страшно, начинает представлять, что оденет на завтра, и это занятие переключает ее на иную волну восприятий и реакций. Максиму показалось, что в данный момент она скорее раздевает его, ее темные глаза зло блестели влагой, сжатый рот подрагивал судорогой напряжения. Окружающие пришли в движение: дыхание, взгляды, перемена поз. – Даа. Жалко, что «Папа» не на Центре, – «Кемеровский» сказал это в сторону, но Максим услышал. Саша потупил взгляд и улыбнулся в пол, задумчиво и кровожадно. Правила реабилитации подразумевали отказ от личных отношений на Центре. Это было обязательным правилом, согласие с ним закреплялось в письменной форме по приезде в дом. Нарушение его было таким же ЧП, как употребление алкоголя и наркотиков, посерьезнее рукоприкладства или побега. В наказание человек обязан был покинуть Центр. Каждый из присутствующих знал почему – объясняли. Психика выздоравливающего нестабильна, и проблемы межличностных отношений, элементарные стрессы приводили к желанию эти стрессы снять. Обычно с помощью химии. И люди, вступившие в близость, за редким исключением срывались. Либо ссора приводила к тому, что «падал» сначала один участник дуэта, а потом, с горя, и другой. Либо люди «срывались» вместе, сбегали, и тонули в болоте мнимой любви и вседозволенности. Тонули в безумстве. Как говорил Экклезиаст, в могиле вдвоем лежать теплее… Максиму показалось, что Лера вдруг успокоилась и вся превратилась во внимание, на сто процентов уйдя в слух и зрительные образы, отключив сознание и мысли. Он понимал, что додумывать она будет потом. Но злое спокойствие на ее лице убедило Максима, что она не встанет и не уйдет с «группы», что бы он сейчас не сказал. Любопытство и желание досмотреть спектакль до конца победили эмоции. – Мне начало безумно нравиться то, что со мной происходит, я плавал в нежности своих чувств. Подчеркиваю, безумство этих отношений, потому что безумие – совершать одни и те же поступки, рассчитывая на иной результат. Ведь результат будет таким же, как не обманывайся! Я начал уходить в безумие своих мыслей, точнее, все мои мысли были направлены на Нее. Просыпаясь каждое утро, я радовался первым солнечным лучам, думая о ней, или встречал грусть хмурого дождя, обнимая и согревая ее в воображении. Я ждал ее каждое утро как верный пес под дверью, чтобы поцеловать украдкой, когда она выпорхнет из ванной. И то, что это происходило втайне ото всех, еще больше меня заводило. Мы, взрослые уже люди, целовались по углам как дети в пионерском лагере. А то, что мы нарушали правила, делало наши отношения насыщенней, общая тайна рождала доверие и искренность. – Я прекрасно понимаю, что вы догадывались о наших отношениях. Все видели то, что с нами происходит, но мне было безразлично, я действовал по правилу: не пойман — не вор. Я жил то как охотник, преследуя объект страсти, то как уходящий от преследования зверь. А эти постоянные разговоры! Смотреть в глаза любимой женщины, говорить и не мочь наговориться, рассказывать сокровенное, вытягивать тайны из нее. А когда кто-то своим присутствием нарушал нашу уединенность, мы продолжали разговаривать вслух, но так, что присутствующие не понимали, о чем мы говорим, и их это злило. Мы играли в жутко интересную игру, сами придумывая правила. И я заигрался. Моя психика начала странно трансформироваться. Лера стала тем катализатором, который привел мой внутренний мир в состояние дисбаланса. Гармония, которую я так хотел обрести и искал последние месяцы, пошатнулась. Я полностью дезориентировался в новой для меня вселенной ярких и пугающих отношений. Да, мне стало страшно. Страшно, потому что стало больно. Нестабильный мир приносил мне только дискомфорт, я не знал, как мне себя вести. Чувства начали рвать меня изнутри. Я вдруг отчетливо понял, что, слезая с одного наркотика, подсаживаюсь на другой, более сильный. И если мир психоактивных веществ мне знаком, и там я чувствую себя как рыба в воде, то здесь я совсем пропал. Я никогда не думал, что без употребления химии у меня будут такие сильные эмоции. Хотя говорят, что любовь – это определенные биохимические процессы, и отчасти ученые правы. Просто химия любви включает сильнейшие программы моего биокомпьютера, я чувствую то высшее блаженство, то невыносимые страдания. Чувства были так сильны, что я понял, что скоро не смогу уже от них отказаться, все остальное станет просто не существенным и не важным. Поэтому, я прошу помощи. Помогите! И эти слова об интимных связях между мной и любимой женщиной пусть станут свидетельством того, что я так решил, что в этом вижу единственный мой путь спасения. Теперь я понимаю, почему большинство философов и святых были аскетами, почему давали обет безбрачия. Нельзя служить богу и свету, одновременно поклоняясь безумству страсти. Кесарю – кесарево. В комнате витал туман волшебства и невежества одновременно. Все смотрели в глаза говорившему Максиму. Первой выпрямилась из оцепенения Лера, уведя за собой большинство взглядов. Наверно, только консультант Дима остался бегать глазами по полу, нервно высматривая в паркетной доске трещины неровностей, залакированные временем. – А теперь я скажу, – начала Лера надтреснутым голосом, но речь ее постепенно стала выпрямляться, вселяя в нее же уверенность, а в окружающих внимание. – Нет ничего хуже, чем говорить о любимом человеке гадости в присутствии посторонних. Ты не сказал обо мне не одного плохого слова, убрав меня как проблему куда-то в сторону от себя. И сначала я хотела промолчать и выдать то, что я о тебе думаю, в глаза и наедине. Но как-то не получается справиться с подступившими эмоциями, да и оправдаться хочется прилюдно. И говорить о тебе и твоем поступке я буду прямо, а не как ты. Я смотрю, в тебе проснулся «продажник» и одновременно проповедник. Ты всю жизнь что-то кому-то впаривал, и сейчас ты ведешь себя как дешевый менеджер, научившийся паре трюков, как запудрить мозги клиенту. И впариваешь ты нам не товар и не услугу, ты впариваешь идею. Идею, достойную на существование, но недостойную мужчины, недостойную тебя. Ты говорил об интиме, который ты нарушил, придав огласке. Ты просто трус и слабак, ты не справился с чувствами, и они вогнали тебя в страх и ступор, в подлость. Я ненавижу тебя за малодушие, я никогда не смогу простить тебя. Ты бросил свиньям жемчуг моего доверия и веры тебе, нежности и откровенности. Первым моим желанием было выйти из этой комнаты, дойти до офиса и позвонить своему другу. Ты знаешь, о ком я говорю. И моего слова было бы достаточно, чтобы через два часа тебя прилюдно втоптали в грязь, даже опустили при присутствующих, и никто бы не рыпнулся на помощь, потому что всем страшно. А не делаю я сейчас этого только потому, что рассказать моему другу, что меня так кинули и опозорили, значит признать, что я так и не научилась разбираться в людях. Одни негодяи и подонки вокруг, подлецы, причисляющие себя к философам и святым. Оставайся жить со своей низостью. В повисшей тишине Максим почувствовал, как холодным потом просочились его подмышки, и как он начал пахнуть, как остро стал вонять его пот. Он представлял, как его бьют, как он боится, пахнет трусостью и ничего не может с этим поделать. Он знал, что Лера говорит правду, стоит ей набрать номер, через пол часа здесь будет бригада местных бандитов. То казалось, что она может это сделать, то наоборот, что никогда такое не сделает. Прежде всего, из жалости к нему, потому что не сможет со спокойным сердцем смотреть на то, как другие, а не она причиняет ему боль. А потом он встал и вышел, и кто-то поймал его за руку и повел куда-то во внешнюю тьму, туда, где скрежет зубов его души делал безразличным, что с ним будет, что с ним сделают. Из оцепененья его вырвал Дима, уже в офисе, задавая какие-то вопросы, что-то с надрывом объясняя, втирая и втираясь в доверие. Желанием Максима, его программой действий было отстранить, убрать куда-то объект раздражения, раздражения с человеческим лицом. Объект столь же знакомый и неприятный, как сама жизнь. – Ты всего лишь объект, – начал объясняться с реальностью Максим, но увидел непонимание в удивленных глазах Дмитрия. – Уйди, я ненавижу тебя, всех вас! Только сейчас Максим понял, что находится вдвоем с Димой в офисе. – Ты все правильно сказал, – не обращая внимание на то, что его странно перебили, Дима горячо продолжал вещать из самого сердца. – Ты прав, мы больные, испорченные люди, и я знаю статистику. Из десяти выздоравливающих зависимых восемь вернется в систему в течении года. Ты вообще много, правильно и красиво говорил. Только вывод я странный сделал. Дима вцепился в повисшую тишину, его цепкий взгляд словно рвал лицо оппонента на куски. – Ты ненормальный! Я в шоке того, что услышал от тебя! Я не ожидал. Я тебя полгода знаю, но не ожидал от тебя, – шепот Димы вдруг стал прямым и навязчивым, он будто подхватил упругую, но нелюбимую струну Максимовой души и душил, давил психоделийным ритмом, безжалостно полосуя по нервной ткани этого странного музыкального инструмента. – Зная твою порядочность и щепетильность, то, что ты можешь начать драку из-за нечаянно брошенного слова, зная твою скрытность и недоверие толпе, страх, что тобою манипулируют или могут попытаться манипулировать другие…. И услышать от тебя такое? Я тебя просто не понимаю! Лера была права – мразь с человеческим лицом! Как ты мог ЕЕ предать, убить такую женщину? Она единственная достойная доверия из всех женщин, что я видел на центре за весь прошлый год. Как ты мог? – Меришь достоинство женщин годами? Что ты вообще о них знаешь? Путаешься между глупой женой и молодой любовницей, надеясь, что победит мужской рассудок? Что ты вообще о женщинах можешь сказать? Разве ты слышал тихий шорох их осторожных бархатных лап, ступающих по извилистым окольным путям жизни? Откуда ты знаешь про острые когти их спрятанных обид и кажущуюся беззащитность их прикосновений? Ты ощущал когда-нибудь эти убийственные касания? У тебя замирало сердце в ожидании сладкой неизбежности? Что ты мелешь про любовь, имея лишь чистый рассудок? Что можешь ты знать про любовь к ней, не зная ни одной ее сокровенной тайны? Максим нес весь этот возвышенный бред, плюясь слюной. Он понимал абсурдность происходящего, но не мог ничего с собой поделать. В этот момент дверь в офис внезапно отворилась, быстро зашел второй консультант сегодняшней смены Ярослав и аккуратно прикрыл дверь за собой. Потом пробежал маленькими шажочками между замолчавшими, напряженно замершими молодыми людьми, плюхнулся в кресло за главным столом и нелепо улыбнулся. Маленький такой, кругленький, лоснящийся пониманием. – Макс, ты все правильно сделал. И Максим, и Дима повернулись к нему, внимая каждый по-своему. – Все что ты сказал о ваших отношениях, лично мне было видно и понятно сразу. Но один из вас должен был прийти к этому сам, через боль, и сделать единственно правильный выбор. Либо не прийти и умереть. Сейчас у тебя есть шанс. Ну, а про Леру не знаю. Если она решит уехать, никто не сможет ее остановить, и в таком состоянии она наделает глупостей. Ты, Дима, пойди, поговори с ней, успокой. Но все равно, надо помнить, что тут не Дом-2, мы здесь не в любовь играем, мы за жизнь боремся. Максим снова повернулся к Диме, отстранившись от циничного рационализма Ярослава, и взял себя в руки, усилием воли приведя мускулы рук в рабочее, боевое состояние. – Или ты полагаешь, я не подумал сначала о ней? Да я только и думаю, что о ней, как бы она осталась жива. Я напомню тебе еще одну статистику. Из десяти человек тех, кто бросил, кто не употребляет больше года, женщин только трое. Тридцать процентов. У женщин завязать только треть шансов!